Божьи воины [Башня шутов. Божьи воины. Свет вечный] - Анджей Сапковский

– А ты всякий раз фыркал и строил ехидные мины.

– Это у меня непроизвольно. Так я реагирую, когда слышу о магии, об инклюзах…

– Поэтому я прошу тебя, – довольно резко отрезал Рейневан, – сегодня сдержать свои порывы. Чтобы ты, помня о дружбе с Самсоном, не фыркал и не строил мин. Обещаешь?

– Обещаю. Не буду строить мин. Лицо мое – камень. Ни разу, пусть накажет меня Бог, не рассмеюсь, когда речь пойдет о чарах, о демонах, о параллельных мирах и бытиях, об астральных телах, о…

– Шарлей!

– Молчу. Заходим?

– Заходим.

В аптеке было темно, ощущение мрака усиливал цвет обивки и мебели; когда входишь с солнца, как они сейчас, несколько мгновений не видишь абсолютно ничего. Можешь только стоять, моргать и вдыхать тяжелый запах пыли, камфоры, мяты, меда, амбры, селитры и скипидара.

– К вашим услугам, милостивые государи… К услугам… Ваши милости желают?

Из-за прилавка – точно так же, как год назад, в день усекновения главы Иоанна Крестителя, проявился, поблескивая в полумраке лысиной, Бенег Кейвал.

– И чем же? – спросил он точно так же, как тогда. – И чем же я могу служить?

– Cremor tartari[531], – равнодушно спросил Сватоплук Фраундинст, – у вашей милости есть?

– Cremor, – аптекарь потер лысину, – tartari?

– Именно. Кроме того, мне нужно немного unguentum populeum[532].

Рейневан от изумления сглотнул. Из того, что он услышал, было ясно, что Сватоплук Фраундинст должен был быть в аптеке «Под архангелом» посетителем знакомым и уважаемым, а меж тем лысый аптекарь, казалось, делал вид, будто встречает его впервые в жизни.

– Есть unguentum, свежеприготовленный. А вот с crenor tartari сейчас туговато… Много надо?

– Десять драхм.

– Десять? Ну, столько-то, возможно, найдется. Поищу. Входите, господа, внутрь.

Лишь гораздо позже Рейневан узнал, что приветственный ритуал, с виду идиотский, был вполне обоснованным. Конгрегация аптеки «Под архангелом» действовала в глубокой тайне. Если все было в порядке, то посетитель просил два, всегда два лекарства. Если просил одно, это значило, что его шантажируют либо за ним следят. Если в самой аптеке была засада и ловушка, Бенеш Кейвал сказал бы, что они смогут получить только половину из запрошенных количеств.

За прилавком, за дубовыми дверями, скрывалась настоящая аптека – с типичным для аптеки содержимым: не обошлось тут, конечно, без тысячи ящичков, в избытке имелись баночки и бутылки темного стекла, латунные ступки, а также весы. С бревенчатого потолка свисал на шнуре высушенный уродец, стандартная декорация чародейских мастерских, аптек и шарлатанских домишек – сирена, полуженщина-полурыба, в действительности оказывавшаяся препарированным скатом. Соответственно разделанная, разложенная на доске и высушенная рыба действительно обретала «сиренью» внешность – ноздри изображали глаза, а выломанные хрящи плавников – руки. Фальшивки изготовляли в Антверпене и Генуе, куда скаты попадали от арабских купцов или предприимчивых португальских моряков. Некоторые были выполнены так искусно, что только с величайшим трудом их удавалось отличить от реальных морских сирен. Однако существовал безотказный критерий аутентичности – реальные сирены были по меньшей мере в сто раз дороже подделок и ни одна аптека была не в состоянии их купить.

– Антверпенская работа. – Шарлей глазом знатока оценил высушенную мерзость. – Я когда-то сам загнал несколько подобных. Шли запросто. Во Вроцлаве в аптеке «Под золотым яблоком» одна висит до сих пор.

Бенеш Кейвал с интересом взглянул на него. Единственный из магиков «Архангела», он не был университетским сотрудником. И даже не обучался там. Аптеку он просто унаследовал. Однако был он несравненным фармацевтом и мастером приготовления лекарств – чародейских и обычных. Его специальностью был афродизиак из истертых в порошок пластинчатых грибов, орешков пинии, кориандра и перца. Шутили, что после употребления этого препарата даже покойник с катафалка соскакивал и вприскочку мчался в бордель.

– Проходите, господа, в заднюю комнату. Все уже там. Ждут вас.

– А ты, Бенеш? Не пойдешь?

– Хотелось бы, – вздохнул аптекарь, – но мое место за прилавком. Люди приходят непрерывно. Предсказываю скверную судьбу этому свету, если в нем столько больных, болезненных и осужденных на лекарства.

– А может, – усмехнулся Шарлей, – это всего лишь ипохондрия?

– Тогда могу предсказать этому свету еще более худшую судьбу. Поторопитесь, господа. Да, Рейневан, осторожнее с книгами.

– Буду осторожен.

Из аптеки выход вел во двор. Зеленый от мха колодец насыщал воздух нездоровой влажностью, ему активно помогал в этом осеняющий стену сучковатый куст черной бузины, вырастающий, казалось, не из земли, а из кучи подгнивших листьев. Куст прекрасно маскировал небольшую дверцу. Дверная коробка была почти целиком затянута паутиной. Толсто и густо. Было ясно, что сквозь эту дверь никто не проходил долгие годы.

– Иллюзия, – спокойно пояснил доктор Сватоплук, погружая руку в дебри паутины. – Иллюзорная магия. Впрочем, простая. Прямо-таки школьная.

Дверь, стоило ее толкнуть, отворилась внутрь – вместе с иллюзорной паутиной, выглядевшей после того, как дверь открыли, словно вырезанный ножом шмат толстого войлока. За дверью была винтовая лестница, ведущая вверх. Ступени были крутые и настолько узкие, что поднимающиеся по ним никак не могли избежать того, чтобы не испачкать плечи штукатуркой со стен. Через несколько минут подъема оказывались перед очередной дверью. Эту уже никому не хотелось маскировать.

За дверью была библиотека. Полная книг. Кроме книг, свитков, папирусов и нескольких странных экспонатов, там не было ничего. На большее не хватило места.

Кучи инкунабул лежали прямо-таки везде, невозможно было шага ступить, чтобы не споткнуться о что-нибудь вроде «Summarium philosophicum» Николаса Фламеля, «Kitab al-Mansuri» Разеса, «De expositione specierum» Мориенуса или «De imagine mundi» Гервазия из Тильбури. При каждом неосторожном шаге болезненно ранил щиколотку окованный угол переплета произведения такого веса, как «Semita recta» Альберта Великого, «Perxpectiva» Уителона или «Illustria miracula» Цезаря из Хайстербаха. Достаточно было невнимательно задеть стеллаж, и на голову валилась, увлекая облака пыли, «Philosophia de arte occulta» Артефия, «De universo» Вильгельма из Оверни либо «Opus de natura rerum» Томаса из Кантимпре.

Во всем этом бедламе можно было случайно налететь на что-то, что не рекомендовалось трогать, не соблюдая надлежащей осторожности. Потому что случалось, что гримуары, трактаты о магии и списки заклинаний выделяли чары сами и самопроизвольно, достаточно было невнимательно тронуть, ударить, толкнуть – и несчастье тут как тут. Особенно опасен был в этом смысле «Grand Grimoire». Очень опасными могли оказаться также «Aldaraia» и «Lemegeton». Уже во время второго посещения «Под архангелом» Рейневану случалось сбросить с заваленного книгами и свитками стола толстенный томище, который оказался ни много ни мало «Liber de Nyarlathotep». В тот самый момент, когда древняя и липкая от жирной пыли инкунабула ударилась о пол, стены задрожали, и взорвались четыре из стоявших на шкафу банок с гомункулусами. Один гомункулус превратился в бесперую птицу, второй – во что-то вроде осьминога, третий – в пурпурного и агрессивного скорпиона, а четвертый – в миниатюрненького папу римского в торжественном облачении. Прежде чем кто-либо успел что-либо предпринять, все четверо превратились в зеленую отвратно воняющую мазь, причем карликовый папа еще успел выкрикнуть: «Beati immaculati, Gthulhu fhtagn!» Убирать пришлось чертовски много.